Слушала и в очередной раз удивлялась - химии кожи, погоде, настроению, всему тому, что учит никогда не говорить "никогда".
Что-то происходит со мной этой осенью.
Мускус, при каждом предыдущем подходе вылезавший грязными тряпками и заставлявший с отвращением держать руку на отлете, в этот раз исчез. Почудился минутно, нет, секундно, а может, предубеждение, и пропал.
Был ладан. Был. Но не набатом и не сразу, а выступал, прорисовываясь, острый сумрак, темное дерево, готическое резное, сходящееся сразу над головой, и полумрак, и вытянув руку, вперед наощупь.
Была - до ладана - корица, свежеразмолотая палочка, на полчаса.
Была ваниль, но деликатно, а может, не разобралась.
Была в начале та лимонадность, которой запомнился раскрывающийся "Авиньон", я не могу понять природы такой ассоциации, но да - лимонад.
Почему-то вспомнился монастырь Монсеррат, нет, не то, а потом всплыла Рупрехсткирхе, в которую мне так и не удалось войти, но, весьма вероятно, в ней пахло именно так.
Что-то прорывалось за всей этой мягкой поступью, или чудилось просто, как чуешь грозу, завидев облако, казалось - вот сейчас, грянет, взорвется, и непонятно было, то ли будет так, то ли останется предчувствием, и что острее - гром или ожидание его.
Но есть одно "но".
В церквях не бывает ящиков с апельсинами. И цедру там никто не трет.
Я люблю цитрусовые в парфюмах, люблю их в сочетании с деревом, но блин. Такой мощный апельсец на самом входе, вот как трешь корку, и не просто цедру снимаешь, а прямо все до белого на мелкой терке - перешибает всю торжественность. Он исчезает потом абсолютно, этот наглый фрукт, перетерпеть час-полтора - и нету, и вот он, ладан, свечи, дерево и латынь, не явно, а как будто из-за приоткрытой двери слушаешь, вот оно, точно, на пороге. Но неуместен он, ведь так можно не войти, а развернуться, а окажется потом, что тянул, а надо было толкать.
Однако задумалась.
